ЛИТЕРАТУРНО-
ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ
ЖУРНАЛ
| ЗЕРКАЛО
ЛИТЕРАТУРНО- ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ |
|
На ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ
 |
|
|
ПЕРЕВОДЫ
|
К оглавлению ЗЕРКАЛА
|
Семинар «Геополитика культуры
и наш литературный быт»
25-26 декабря 1998. Рамат-Эфаль. Тель-Авив.
Семинар был организован редакцией журнала «Зеркало» при поддержке Министерства
абсорбции и Управления абсорбции Тель-Авивского муниципалитета. В двухдневном
событии принимало участие около 50 человек – процентов на 90 собственно
«делатели» – так что иерархическая пирамида встала в правильное положение:
с ног на голову.
Приведем сначала для общей ориентации читателя – программу семинара,
а затем – попурри реакций из израильских газет на русском языке. Итак,
программа.
Пятница, 25 декабря
15.30 – 18.30
Дневное заседание.
Председатель – Ирина Врубель-Голубкина.
Профессор Димитрий Сегал. «Геополитика и культура».
Доктор Александр Гольдштейн. «Журнал как общее дело и общий дом».
Александр Бараш. «Международная русская литература».
Михаил Генделев. «Поэзия и геополитика. Отражение геополитических
идей в поэзии». Обсуждение докладов.
21.00
Чтение стихов.
Суббота, 26 декабря
10.00 – 13.30
Утреннее заседание
Председатель – Александр Гольдштейн.
Доктор Дмитрий Сливняк. «Еврейство в эпоху сдвига религиозно-культурных
парадигм».
Ирина Врубель-Голубкина. «Русская литература в контексте израильского
общества». «Григорий Казовский. «Русское, еврейское, израильское: диалектика
принадлежности
в искусстве и литературе».
Михаил Гробман. «Перемещение этноса и взаимовлияние культур».
Яков Шаус. «Русскоязычная пресса как зеркало культуры алии».
Обсуждение докладов.
15.30 – 17.30
Вечернее заседание.
Круглый стол. «В поисках интеграции: русские литературные журналы
в Израиле».
Ведущий – Александр Гольдштейн.
Ну, а теперь – обещанные статьи. При всех своих неизбежных атрибутах
– пошловатости, ерничестве, культурной бестолковости – они (и вышеперечисленными
чертами тоже) помогают представить «тусовку».
Статья Аркадия Хаенко «Пир духа и литературный быт», опубликованная
в газете «Время» ( в выдержках, естественно).
«Доклад профессора Димитрия Сегала... После того, как он в течение
полутора минут семь раз употребил выражение «в частности», я испытал к
нему почти сыновнюю нежность. Тем более, что доклад состоял из популярного
изложения истории становления русского евразийства от середины прошлого
века до наших дней, которое предшествует любому изданию «России и Европы»
Данилевского. Но ведь не исключено, что кто-нибудь из слушателей в принципе
игнорирует предисловия как жанр, и вот для них-то выступление Д.Сегала
отныне стало путеводной звездой на тернистом геополитическом пути.
Далее следовало сообщение Александра Гольдштейна «Журнал как общее
дело и общий дом», которое я прослушал с неизъяснимым наслаждением... Читал
и буду читать с неослабевающим интересом все, что выходит из-под пера этого
стилистического иезуита... Далее выступил Александр Бараш. Речь он повел
о «международной русской литературе», мгновенно разбудив тех семинаристов,
кто слегка уже начал похрапывать, убаюканный теоретическими выкладками
предыдущих ораторов и ровным шумом зимнего ливня за окнами. Хорошо поставленным
на радио голосом Бараш окончательно похоронил «толстые» российские журналы
и убогую литературу, на их страницах пригреваемую.
Михаил Генделев выступал с докладом «Поэзия и геополитика...». Анализировать
полет его мысли я просто не в состоянии, поскольку «поэзия темна, в словах
не выразима...»
Вечером читали стихи. От комментариев воздержусь, так как хочу еще
немного пожить.
Суббота, 26 декабря. (...) О докладе Григория Казовского предпочитаю
умолчать, так как проспал его полностью, а вот о выступлении Михаила Гробмана
пару слов вымолвить отважусь. Запомнились мне вещи, обольстительно завиральные.
Россия, по Гробману, рано или поздно пойдет прахом со всеми своими
носителями языка. И единственными хранителями «великого и могучего» останутся...
Правильно, русскоязычные евреи, проживающие в Израиле какого-нибудь 31
века. Здесь мне больше всего импонирует уверенность Михаила в том, что
русский язык будет жить в Израиле вечно...»
Статья Александра Любинского «Дом с мезонином» (« Еврейский камертон»,
8 янв. 99 г.). «... Нет, не гожусь я в хроникеры! Как я забыл описать очаровательные,
пахнущие чем-то прошлогодним дощатые домики, в кои нас расселили, и ласково-унылый
дождик, и все это заброшенное, романтическое место, называемое «Рамат-Эфаль»,
где нас заботливо кормили прошлогодней же курицей и железобетонным печеньем!..
(...) А где же обещанный «экшн»? Он есть. Истинного писателя отличает
несдержанность самовыражения. И первым такую несдержанность выказал Изя
Шамир. Он вскочил и с улыбочкой шкодливого школьника стал нести привычную
околесицу про государство Израиль, этого жуткого держиморду, про еврейский
колониализм и бедных палестин-цев... И, конечно же, на него стали кричать,
шикать, топать ногами. А Изе того только и было надо, ибо скандал – его
стихия... Госпожа Толстая-Вайскопф стала кричать, что Изя – ставленник
КГБ и получает деньги за свою злостную пропаганду... господин Вайскопф
стал припоминать события двадцатилетней давности. Изя, успевший спрятать
свои рацию и парашют у входа в зал, молчал и победительно обводил собравшихся
блестящими глазами.
Утро второго дня... семинар покатил дальше... Он двигался без всяких
проволочек, пока Григорий Казовский читал свой доклад «Русское, еврейское,
израильское: диалектика принадлежности в искусстве и в литературе». Такой
доклад можно без остановки читать двое суток. Но Григорий Казовский смилостивился
над собравшимися и уложился в час. Все уже, было, размякли, а некоторые
даже и засопели, но тут на сцене появился Михаил Гробман, который начал
говорить весьма бойко. Зал пробудился. А когда Гробман заявил, что-де,
книги русскоязычных поэтов годами не продаются из-за пассивности местной
читающей публики, вскочил поэт Генделев и бросился к Гробману... остановился,
побежал обратно... вновь застыл, вперив ужасный взор в обидчика! «Я продаю
по тысяче экземпляров в год!», – закричал он. «Ну и что? – храбро ответствовал
Гробман. – Вон, некоторые «художники» по квартирам ходят и продают... Все
можно продать, ежели стучаться в каждую дверь». – «Но я продаю по тысяче
экземпляров в год!» – возопил поэт Генделев... В конце концов общими усилиями
Генделева удалось унять.
А между тем у стола президиума, за которым неподвижно уже несколько
часов подряд восседал Александр Гольдштейн, являя памятник самому себе,
возник Яков Шаус. Говорил он долго и не очень внятно, что извинительно
для журналиста. А под конец своей речи упомянул и автора сих строк, черной
краской мазанувшего в одной из своих статей А.Гольдштейна, а заодно и его,
Якова Шауса. Голос Шауса задрожал и сорвался, когда наш оратор, воздев
руку, протянул ее в направлении автора летучих этих заметок, сидевшего
за последней партой в обществе известного матерщинника Моше Винокура, прибывшего
на семинар не с листочками доклада, но с огромным вяленым лещом... Поднялся
гул. Но тут в дверях возникла чета Воронелей... В зале повеяло старомодной
добропорядочностью, подержаной машиной, почти выплаченной ма-шкантой, идейной
убежденностью и певучей интонацией речи, когда русский уже подзабыт, а
иврит так и не выучен...»
Международная русская литература
Выступление Александра Бараша на семинаре «Геополитика культуры и наш литературный быт».
В качестве животворящего вступления позвольте напомнить вам один эпизод
из благоуханнейшей книги блаженного Иоанна Мосха «Луг духовный». В этом
сочинении описывается путешествие по лаврам и киновиям Востока на рубеже
6-7-го веков, и в частности – в Пустыне Святого Града – то есть районе
Иерусалима и Мертвого моря. Кельи Хузива, упоминающиеся в тексте, – это
столь популярный в наше время туристический объект Вади Кельт.
Да, прежде чем зачитать эту маленькую – 24-ю главку из Иоанна Мосха,
я считаю своим грустным долгом предостеречь ревнителей вер со всех ветвей
иудео-христианской традиции, что по религиозным убеждениям я – неофит культа
хаттско-хурритского лунного бога Арма (он же – Кашку). Он, как известно,
упал с неба на рыночную площадь, чем напугал бога грозы. Это центральное
событие для судеб мира, я убежден.Но у меня нет никакого желания профанировать
сакральное, так что поговорим о чем-нибудь человеческом.
Итак, обещанная главка из Мосха.
Жизнь одного старца, обитавшего в кельях Хузива
«Трудился в течение целого дня»
В кельях Хузива жил один старец. Старцы того места рассказывали нам
об нем следующее: живя еще в своем селении, он поступал таким образом:
если случалось ему видеть, что кто-либо из односельчан по бедности не мог
засеять своего поля, он выходил ночью, так что этого не знал и сам хозяин
поля, и, взяв свой скот и свои семена, засевал поле другого. Таким же состраданием
отличался старец, когда удалился в пустыню и стал жить в кельях Хузива.
Он выходил на дорогу, идущую от священного Иордана к святому граду, взяв
с собою хлеба и воды. Замечал ли кого-нибудь утомившимся – он брал его
ношу и провожал до св. горы Елеонской. Возвращаясь обратно по той же дороге
– нес тяжести других до Иерихона. Можно было видеть иногда то – как старец
обливается потом под большой тяжестью, то – как несет на плечах одного,
а иногда и двоих отроков. Иногда он сидел за чинкой износившейся мужской
или женской обуви, для чего брал с собой необходимые орудия. Одних поил
водою, которую носил при себе, других кормил хлебом. Встречал ли нагого
– снимал с себя одежду и отдавал ему. Можно было видеть, как он трудился
в течение целого дня. Случалось ли ему находить мертвого на дороге – он
совершал над ним чин погребения и хоронил.
* * *
Такая вот история. По-моему, она может являться замечательной моделью
для соотношений израильской литературы на русском языке – с русской литературой
в целом. «Отженившись» актом репатриации от коллективного тела русской
литературы, мы ушли в Пустыню Святого Града, в прямом и в любых переносных
смыслах, но – связи с этим «внешним миром» русской культуры не прерываем.
Более того, занимаемся своего рода подвижничеством на чужом, но нашим смирением
– обобществляемом поле. Высота этого подвига особенно заметна в свете –
или, скорее, тумане – его незаметности. Именно – как тот старец из Хузива,
который выходил ночью, чтоб не знал хозяин поля, засевать это поле...
Аналогии с деятельностью хузивского подвижника можно провести по всем
его описанным деяниям – ну, например, в несении чужой ноши на дороге. –
Израильская русская литература продолжает нести ношу эстетического консерватизма,
которую в нормальных референтных группах в России давно уже не в состоянии
поднять. Для этого есть одна совершенно объективная причина – здоровый
и живой формальный поиск возможен только непосредственно в среде обитания
языка, любой эмигрантский писатель в лучшем случае способен лишь углубить
свой под-язык, если можно так выразиться. А подлинный перелом языка, его
актуализация происходят, по-видимому, лишь в результате усилий по всей
линии. В Израиле есть несколько русскоязычных писателей высокого класса,
но каждый из них рубится в своем отдельном туннеле, так что общей ситуации
это не меняет. А кроме того, имеется впечатляюще многочисленный, широкий
и разнообразный спектр второразрядности – будь то стилистика в духе ухудшенного
(казалось бы, куда уж хуже) Вениамина-Блаженного-Айзенштадта, или скукожившейся
до размеров колибри Инны Кашежевой... или нечто как бы вроде Анри Волохонского,
но после лоботомии, лишившей субъект лирической претензии связи с культурным
опытом, и просто связности... В, так сказать, прикладной филологии – то
есть эссеистике и журналистике на литературные темы – продолжает героически
доживать свой век структурализм. Это бы полбеды – метод как метод – одни
едят с ножом и вилкой, другие, скажем, палочками, а готовить какую-нибудь
рыбу – Святого Петра, для примера, тоже можно самыми разными способами..
– но есть и прискорбная нечувствительность к свежести потребляемого и изготовляемого
продукта. Для законодателей широкой секторальной читательской моды до сих
пор продолжают существовать в качестве животрепещущих тем для обсуждения
такие абсолютно обессмыслившееся – причем, еще лет десять назад – звукосочетания
как «постмодернизм», «смерть литературы» и проч.
Все вышеприведенные феномены вторичности, которые подвижнически продолжает
нести на своих узких плечах наша русская литература, самым пышным цветом
цветут сейчас и в России. Кажется, достаточно привести только название
статьи известного московского критика Карена Степаняна в пятом номере журнала
«Вопросы литературы» за 1998 год – она озаглавлена: «Постмодернизм – боль
и забота наша». Такой трогательный – в стиле партийного руководства литературой
«лучших времен» – непрошенный патронализм. Этот тон – отнюдь не эпизодически
возникший (смотри, например, беседу Сергея Чупринина с Татьяной Бек в одном
из номеров журнала «Арион» за 1998 год) – отражает кроме очевидного состояния
ума и довольно новую – ей всего год-два – ситуацию в раскладе сил в русской
литературной жизни. Чуть ли не наиболее неожиданным эффектом всей постперестроечной
эпохи является то, что вся ВТОРАЯ КУЛЬТУРА за все это время не создала
НИ ОДНОГО настоящего, большого, стабильного СВОЕГО литературного органа
– не то, что ХОТЯ БЫ одного, а просто НИ ОДНОГО, до сегодняшнего дня. А
это – вещь хрестоматийно-необходимая для бытования актуальной литературы.
Возникали – и возникают – альманахи, хрестоматии для чтения, групповые
сборники, журналы, живущие не более 3-4 номеров, но все это – не смогло
составить конкуренции миру старых толстых журналов. Они переболели в начале
90-х годов облилипучиванием тиражей и страхом перед фигурой Гребущего Хама
– Концептуалиста, который вот сейчас зайдет в редакционную комнату и выбьет
пассионарной конечностью в огромной грязной кроссовке кресло из-под нежного
зада... Но – он зашел – и вышел – и прошел мимо – протекло несколько лет,
концептуалисты «всосались» в контекст коллективного тела либералов 60-70
годов или рассосались в коммерческие издания, разные страны (эмиграция,
немецкоязычные гранты) – а либералы из Союза писателей высидели, выжили,
а в последнее время и вовсе ОЖИЛИ. Они переросли в новый истеблишмент –
и явно пытаются сейчас довольно массированной атакой окончательно утвердить
новый – старый на самом деле – статус-кво. И в их рядах сейчас не только
универсалы советского типа, совмещающие критическую деятельность с постами
в журналах, но и люди по старой памяти – несколько более «независимой»
репутации, скажем, известный переводчик готового смысла Топоров, договорившийся
в одной из своих статей в питерском журнале «Постскриптум» до того, что
литературного самиздата как ХУДОЖЕСТВЕННОГО явления просто не было, он
не дал ни одного значительного писателя и т. д. Само по себе это заявление,
сделанное ради закрепления имиджа нового Буренина из частушки, который
первым укусит прохожую собаку, заслуживает ответа исключительно в том же
жанре – то есть мордобоя в предбаннике ресторана ЦДЛ, желательно со случайно
оказавшимися на месте происшествия телекамерами. Я бы хотел поглядеть,
как озорник Топоров смог бы это выговорить в лицо, к примеру, покойному
Сопровскому, и что бы произошло дальше. Даже без получения по губам – интересно,
как бы он это выговорил в лицо – Холину, Сатуновскому, Бродскому-до-эмиграции?
Или кое-кому из здесь присутствующих – Гробману, скажем. Но, кроме всего
прочего, эта злонамеренная сенильно-самодовольная «лапша» грузится в уши
широкому – и внушаемому – читателю на волне того самого реваншизма носителей
духовности в последней инстанции, о которых я говорил выше. Ответу же в
России практически НЕОТКУДА прозвучать – нет такого журнала. Написать и
напечатать ГДЕ-ТО можно, но это утонет в... чем? – в контексте, задаваемом
теми же толстыми журналами.
Единственное независимое, эстетически здоровое, свободное от боли и
заботы и одновременно достаточно имперское, не групповое, издание – это
журнал НЛО, с, так сказать, кораблями сопровождения – НЗ, СОЛО, издательством...
Но это журнал преимущественно «культуртрегерский», не собственно литературный,
а в литературе ориентированный большей частью на те или иные виды рефлексий
– эссеистику, критику и т. д.
Судя по всему, единственное подлинно живое сейчас периодическое издание,
поле реального собственно литературного действия, с возможностью и свободной
критико-эссеистической жизни – это наш журнал ЗЕРКАЛО. Но мы говорим сейчас
о ситуации в России – вернемся к ней.
Есть еще одна форма, которой дышит в эти годы российская литература,
– салоны, но, во-первых, это априорно групповая форма существования, а
во-вторых, даже она мутирует в последние год-два – достаточно заглянуть
в перечень персоналий, выступавших, скажем, в Чеховской библиотеке...
Определенным утешением для тех, кому это требуется, может послужить
то, что любая претензия занять сейчас «центр» как бы заранее обречена на
провал, потому что, строго говоря, центра в нынешней российской культурной
ситуации просто нет. Сегодня, сравнивая с прежними временами, любой литературный
круг – маргинален, потому что маргинальна вся литература, ее полоса на
магистрали общей российской жизни – самая правая... Но тем не менее – вышеописанная
группа многочисленней, сплоченней и, как оказалось, грубо-витальней всех
остальных.
Резюме: то, что происходит, – результат выбора. Причем не только той
или группы или сообщества, какого-то жюри очередного конкурса, а фактически
– всей современной русской литературы.
Любое существование – персональное или коллективное – постоянно находится
в тривиально-фундаментальной ситуации выбора. И – производит этот выбор,
независимо от желания, даже активности или пассивности, к тому же – еще
и в том ритме, который задан самим выбором – что вполне часто превышает
способность к быстрой и правильной реакции субъекта опыта. В таком положении
пребывает современная русская литература – рассматривая ее как совокупный
социокультурный феномен.
Что для него характерно – для этого организма, время жизни коего –
девяностые годы?
Во-первых, снятие таких принципиальных оппозиций, как – «диссидентская
литература» и «официоз» и – «эмигрантская литература» и «литература, создающаяся
в самой стране».
Во-вторых, свобода печатания.
В-третьих, изменение шкалы приоритетов, приведшее к приближению инфраструктуры
литературного мира в России – к общезападному типу, со своими отличиями,
отнюдь не всегда продуктивными для данной литературы.
Четвертое – это преемственность по отношению к литературе советского
времени – совершенно ИЗБЫТОЧНАЯ.
Что дальше?
Похоже на то, что изнутри России ситуация в литературе может только
ухудшаться – наподобие того, что происходит в политике и в экономике. Но
есть одна вещь, которая дает шанс.
Открытость государственных и информационных границ (в первую очередь
– Интернет, для литературы). С этим, даже при худшем сценарии развития
политических событий в России, покончить будет трудно, скорее всего – практически
невозможно. Пока же – сотни тысяч, миллионы людей (в том числе подавляющее
большинство культурдеятелей) в той или иной форме и степени живут «без
границ» – будь то поездки, жизнь по грантам, эмиграция (грани между двумя
последними почти стерлись – учитывая массовое возвращенство культурной
эмиграции), будь то присутствие в одной виртуальной плоскости русского
литературного Интернета... У русской литературы есть новая, весьма благодатная
возможность, которая реализована уже достаточно давно некоторыми другими
литературами, и без Международной сети. Но ИНТЕРНЕТ, информационный монстр,
безусловно, усиливает возможность этой возможности многократно.
Я предлагаю называть новую опцию, возможность – МЕЖДУНАРОДНАЯ РУССКАЯ
ЛИТЕРАТУРА. Единственный критерий, объединяющий ее, это – язык. Как для
английской, французской, испанской, немецкой литератур – нет границ ни
государственных, ни топографических, так и современная русская литература
– не менее имперская по генезису, характеру и масштабу распространенности
– может выйти из искусственной формы, в которой она оказалась по внеположным
ей историческим причинам, как бы высвободить свои конечности из китайских
сапожек и попытаться двинуться – по планете всей. Таким образом русская
имперскость может обрести новую жизнь – во всей бывшей тоталитарной империи
и зоне ее влияния, и даже шире.
Тут как раз – та самая кристальной чистоты геополитика... Если бы нынешняя
Россия была более современным государством, где геополитикой занимались
бы люди, озабоченные, как положено в империи, собственно настоящей стратегией
власти, а не мелкой тактической возней, вплоть до пародийно-провинциального
скорейшего личного обогащения, то – непременно, вне всякого сомнения, они
в первую голову занялись бы этим видом имперскости. Литература – то есть
владение языком, то есть власть над людьми через язык – стала бы поддерживаться
на государственном уровне – и в центре, и не в меньшей степени – во всех
необходимых точках раскручивающейся спирали захвата... Перспектива, могущая
и напугать. Но чтобы расслабиться на сей счет – достаточно понаблюдать
за российской государственной и культурной элитой – и станет ясно: в ближайшие
годы никому ничего не грозит. В случае идеального поступательного движения
потребуется еще пара политических поколений... А ведь англичане и французы
до сих пор держат по полмира на коротком поводке продолжения колониализма
через просвещение – то есть диктат своей культуры, через язык в основном.
(Вопрос: в каких отношениях может быть правящая элита той или иной африканской
страны с Францией, если 90 процентов ее представителей закончили французский
Лицей в своей местной столице, а 80 – провели годы личностного формирования
– в Сорбонне? Откуда берут они формулы политического, общественного и бытового
поведения? Из речей Наполеона, из романов Стендаля, из стихов Аполлинера...)
По-видимому, этот вариант – не актуален для русской литературы в ближайшее
время. Но есть другой, который совершенно реален – и очень близок русским
израильтянам, предстоит перед нами – может быть, в большей степени, чем
перед кем-либо еще. И именно он способен вывести из того магистрального
тупика, в котором разгоняется по кругу нынешняя российская литературная
ситуация.
Международная русская литература с легкостью может возникнуть сама
– если не произойдет никаких принципиальных изменений в отношении свободы
перемещений и обмена информации.
Спокойно и демократично, в отсутствие метрополии, которая дискредитировала
себя как централизованная социалистическая – архаически-иерархическая –
экономика, должны зажить самоценной, полнокровной жизнью периферийные центры
(упс – оксюморон). Собственно говоря, им не надо самозарождаться на пустом
месте, они – технически – уже есть. В первую очередь это, безусловно, большие
города, с метропольным оттенком, в так называемом ближнем зарубежье. Киев,
Харьков, Одесса, Рига... Совсем не исключено, что не может возникнуть компактная,
но качественная группа в каком-нибудь менее очевидном месте – где-нибудь
во Львове – и создать эффект вроде Праги времени Кафки... Между прочим,
и в самой Праге, по известным радиообстоятельствам, тоже могло бы возникнуть
плодотворное мерцание очага русской литературы – во всяком случае не менее,
наверное, интересное, чем Скит Поэтов в свое время. То же – в каком-нибудь
германском университетском городе... Нетрудно представить союз трех-четырех
студентов той же энной Сорбонны, детей «новых русских», которые смогут
войти в историю новой русской литературы – будучи уже деятелями МЕЖДУНАРОДНОЙ
РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ.
Эта МЕЖДУНАРОДНАЯ РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА – в значительной своей части (в
вещах, созданных за пределами России), будет натуральным образом отличаться
от российской русской литературы.
Она имеет все шансы быть свободной от парализующих здоровое развитие
комплексов, присущих той русской литературе. Их разборки и взаимные претензии
просто будут ей не интересны. Главное же, что может принести эта новая
литература, – это по-настоящему легитимизированная АНТРОПОМОРФНОСТЬ. Человеческое
измерение, уничтоженное веком тоталитаризма в России, там до сих пор по-настоящему
не может утвердиться. Для этого нет никаких оснований, никакой поддержки
в тамошней жизни. Тоталитаризма сейчас нет, но российский мир по-прежнему
ВНЕ-ЧЕЛОВЕЧЕН, то есть больше, чем бесчеловечен.
Кроме всего прочего, любое возникающее в такой среде живое явление
должно бороться за свое существование – и превращается в мутанта, сформированного
своей борьбой, а не естественным человеческим развитием. Таковы все лучшие
современные тамошние писатели. Не только Владимир Сорокин, скажем, но и
Виктор Пелевин – существо, по сути дела, уже из постсоветского времени.
(Естественно, я имею в виду «авторские личности», а не «бытовых людей».)
Ну а насчет Галковского – совсем очевидно.
МЕЖДУНАРОДНАЯ РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА, создаваемая вне этого хаосмоса, может
ЕСТЕСТВЕННО быть антропоморфной – потому что она создается изнутри антропоморфного
мира – будь то Европа, Америка или Израиль, при всех их различиях. Они
– по ЭТУ СТОРОНУ антропоморфности.
Я говорил о некоторых преимущественных шансах для израильских русских
писателей. Дело в том, что сегодня так сложились обстоятельства, что после
Москвы, которая вне конкуренции по количеству и качеству культурдеятелей,
Израиль, возможно, вполне может «претендовать на второе место» по имеющемуся
потенциалу: то есть – теоретически – по количеству и качеству писателей
и публики. Их не так уж и много (около миллиона), но они компактно собраны,
что очень существенно, объединены общим опытом...
В зарубежье – сейчас, в момент почти полного затухания живой литературной
жизни на стогнах бывшего Парижа, на хайвеях разбросанной Америки – у русского
Израиля есть все шансы быть центром МЕЖДУНАРОДНОЙ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ.
Амен.