Иерусалимский Поэтический Альманах

МИХАИЛ КОРОЛЬ
 
ОПЫТЫ РЕЗЕРВИСТСКОЙ СЛУЖБЫ
 
* * *
 
Выйди из строя, Гумбезия, черт шоколадный!
Шапку-поганку поправь и на кухню ступай поломоем,
Царь этиопский, колено пропавшее... Ладно...
Шут ускакал на резинках. Сегодня откроем
Тайны стреляющей дурочки, масляной янки,
Черной убийцы в узенькой юбочке (с Узи не путай!)...
...Нет, мы не будем кататься сегодня на танке, -
Выйди из строя, Петров любопытный. Минутой
Жертвуем ради дурацких вопросов Петрова Абрама.
Шапку-поганку поправь и на кухню ступай к этиопу.
Может, у вас на двоих наскребется хотя бы полграмма
Серых извилин, кудрявых нейронов... К потопу,
Башне Бавельской такие вот монстры готовы,
Цдом и Амора скучают без вас... Ох уж эти
Репатрианты! Мифической красной коровы
Рожки да ножки не вам заворачивать в белый пакетик.
Впрочем, научим... Впрочем, напомним. Не все мы
Дети Арона, левиты, красавцы, служители Храма.
Впрочем, халявщики, вновь уклонились от темы.
Вот перед вами изящная чертова дама.
Просьба любить и лелеять, не расставаться, а ночью
В спальный мешок - только вместе. И целоваться
Можете сколько угодно и прочее и прочее...
Имя запомните Эм или номер шестнадцать.
Вот ты и станешь тридцатилетний в шапке-поганке
Стражем Израиля, недосыпающим, чуть жлобоватым...
Будешь потом, озираясь, ходить на гражданке,
Шарить со страхом и тремором, с потом и матом -
Где же, ну где же, куда подевалась паскуда,
Тварь голенастая, шлюха с ремнями, невеста,
Данная, кажется, ангелом с неба, откуда
Видно твое плоскогорное, падшее место...
 
* * *
 
Ах, за что же любить петуха-кайфолома?
В три часа уж не сон и не ступор, а кома.
Отвяжись, лейтенант, со своей подготовкой...
Можешь тело забрать мое вместе с винтовкой
И воздвигнуть на рампе ночной изваянье.
Вот стоит истукан без души и дыханья.
Можешь вырезать, Карло, себе Буратино.
Только выключи, папа, прошу, муэдзина.
Забодал он меня в этом диком Шомроне,
Может, больше, чем маленький въедливый Рони,
Командирчик очкастый, школяр светлощекий
(Он обкусывал ногти, готовя уроки,
И старательно пальцем водил по тетрадке...
Никогда не поймет, почему не в порядке
Внешний вид и повадки его резервистов.
Он как Овод воспитан и граф Монтекристо.
Он краснеет за нас. Мы ему неприятны,
Но реальны, увы, как родимые пятна,
Волосатые, сизые...). Или вот Йоси,
Шварцнегер восточный. Такого в Родосе
Точно взяли б в натурщики для монумента.
Рожей зверской доводит до ручки клиента,
Рыжерукого Альтмана из Могилева.
К сожалению, Альтман не смеет ни слова
Произнесть по причине незнанья иврита.
Только после отбоя шипит он сердито:
"Если это еврей, то тогда я селедка".
И с ботинками в спальник вставляется кротко,
Указанью согласно. А в три часа ночи
Мы все вместе, безумные, потные, вскочим
От спирального воя в соседней деревне.
Тени скачут по базе. Очухался древний
Великан из долины, ведущей к Геенне.
 
* * *
"Сегодня было жарко. Командир
Не доставал нас, умница. В палатке
Лежали час и два, и три, и всё бананы -
Не фигли-мигли - поглощали. Шоколадки
Амхарским нас ругательствам учили.
Ни слова не запомнилось. А жаль.
Привет при встрече пламенный мой Вилли
И Плоткину. Скажи, что не печаль,
Не скука мною движет, а безделье.
Так час без получаса любовался
Лиловым словом "бля", что на брезенте
Фельдмахер рисовал, и вспоминал -
Вчера был снег. И командир
Не доставал нас, умница. Арбузы
Мы с кухни прикатили. И в палатке
Трещали корки час, другой... Французы
Ругательствам парижским обучали.
Ни слова не запомнилось. А жаль.
Вот и живем без пламенной печали.
Но скука нас преследует едва ль.
Безделие - сплошной кинематограф.
Позавчера Фельдмахер размечтался,
Как слово "бля" напишет на брезенте.
Сегодня слово есть. Пора начать
День завтрашний. С того, чтоб командир
Не доставал нас, задница. И пьянки
Излишни в нашем кайфе. И погоду
Любую любим и полюбим. Янки
Преподнесет уроки йельской брани.
Ни слова не запомнится. А жаль.
 
Мои поклоны незабвенной Тане
В чухонскую туда пошлите даль.
Но можно не рассказывать: Фельдмахер -
Моя имагинация - погибнет.
А мы, лиловым "бля" обнесены,
И мы лиловым "бля" обнесены.

* * *
 
Я уснул на посту. Безобразие просто.
Мне приснилась Эстония-тюня,
Остров Кихну, зеленое пиво и
Дохлая рыба на досках. Шестого июня
На мопеде старушка, как черт полосатый народный,
К промтоварному центру в траве потемневшему скачет.
Там секаторы черные в масле, и пьяница Лийв
Представляет советскую власть, но не верит в удачу.
И ни слова по-русски! Так вот где закопан барбос!
Вот где недра поэзии, блин, и ее уголок медицинский.
А на остров похмельный я будущим летом вернусь...
Так и сплю на посту. Ни ку-ку. Клаус Кински
Не пугает меня ни оторванным ухом, ни сном
С пятизубым кастетом, ни светом за сопкой, ни свистом.
Заместитель сержанта ни в чем не ущучит меня.
О, искусство великое - быть при луне похуистом.
Может быть, послезавтра поедем на сутки домой.
Будет дуло в автобусе трогать колени у сучки...
Но, пожалуй про это не стоит показывать сон,
Ибо здесь не сбываются сны. На ажурной колючке,
На заборчике жидком, потомке ужа и ежа,
Пляшет кукла ночная и крыльями вертит, гангрена.
Все уже развернулось, и сдвинуты с места луна,
Остров Кихну, зеленое пиво, постов перемена...
 
* * *
 
Себя, любимого, аксоном, тонкой жилой
Нигде не чувствуешь, как в армии, шмудилой.
Все эти тряпочки, резиночки, железки,
Корявой юности обрезки и довески,
Заполнили мне жизнь до половины.
Веревочки, прищепки, карабины,
Все это ценишь, прячешь от другого,
Соседа ближнего. Из-под родного крова
Палатки трепетной со всей своей добычей
Выходишь в строй. Шмудилово обличье
Рождает уваженье командира.
Он опытен. Его картина мира
Немыслима без хитрых атрибутов,
Приспособлений самопальных, будто
Обратно в хаос врежешься со стоном,
Не упакуй фамилию с жетоном
В брезентовый чехольчик на цепочке...
О,  время резервиста на кусочки,
На составные части раздробили
Тебя, ленивое. К утру на суахили
Заговорю, рехнувшись от заботы,
Где спионерить крем почистить боты
До блеска эфиопова надбровья.
О, время травянистое, коровье -
Загон Шомронский, пастбище в квадрате.
Число шестнадцать. Эм шестнадцать. То есть в марте.
 
* * *
 
Из вишневой "Сузуки" к дворцу выбирается Ирод.
Два десятка шагов до условного места, где вырыт
Тайный ход, по жаре безобразно даются.
Два десятка ногтей, хрупковато-холеные блюдца,
Превращаются в двадцать зеркал, но на это событье
Император плюет, потому что уже на орбите
Две луны, два тяжелых не держатся ока,
И под шортами пот, и под мышками - сучья морока.
Ах, скорей бы в дворце запереться и бухнуть в прохладу
Бань турецких остывших и напрочь забыть интифаду,
Пиво пить, "Хадашот" постелив на обломки
Капители дорической,  слушать далекий, но громкий
Голос гида, погонщика кротких олимов,
И в бассейн золотые монетки бросать, попадая в налимов.
Ах, скорей бы добраться до мраморной, треснувшей славы
И в тени испытать уже действие влитой отравы...
 
ГОЛОВА
Великан - на расколотом камне белом,
Жук ползет по ключице. Давид над телом
Моим навис. Вот и конец июля.
На лбу, у меди, изрядная гуля.
Что ж он медлит, детина простоволосый...
Ах, плевать. Сбежали мои барбосы.
Никто не спасет маленького Гольята.
И не вспомнит младший старшего брата.
Что ж он медлит, любуется что ли мною?
Не тяни - ведь не плачу еще, не ною.
Жук уже переполз по  плечу  на шею.
Такой неприятный. Всё, что имею
Возьми себе, удалой Давидка.
Что ты смотришь? Жук это, жук, не улитка,
Не фаланга, не уховертка. Кожей
Это чувствую. Ну, не медли. Что же,
Трудно тебе по-чапаевски вытащить шашку
И отсечь от больного тела сию букашку
С головой шестьдесят шестого размера вместе,
В которой, увы, ни ума, ни чести,
Ни эпохи, ни совести отроду не водилось?
Сотвори же такую, дружок мой, милость:
Отдели сейчас голову от основы,
Кудри, а затем и кожные покровы
Все сними и кость открой аккуратно,
Изучи содержимое - это весьма занятно.
Ты приблизишься к истине эмпирической.
(Да, за рифмы прости.) Героической
Личности надо знать содержание,
Содержимое подвига первого. Это знание
Даст тебе, юному поющему чорту,
Моя разлюбезная caput mortuum.
Что ж? Готов? Насекомое (видишь?)
На губе. Мит цвей экн а штекн - на идиш.
Ду форштейн? Не задерживай, парень, тело.
Мой привет кисло-сладкий пошлешь как-нибудь Донателло.
И еще. Передай Гиберти
Наше с кисточкой. Мир Вам, пределы смерти!
Поклон Вам, ангелы с серебряными локтями.
Я с рождения с вами в лиловой яме
Бултыхаюсь. Я тоже из падших вышел.
Вот и был на пару локтей всех выше.
Ах, Давидушка, знаешь, какая эра
Открывается нонче? Красавец херов,
Будь готов, пионер, к операции в Эфес-Дамиме!
Кость открой и прочти на извилинах гибкое имя
Ратоборца, которому жарко на камне белом.
Жук на гуле свинцовой. Давид над телом.