| Иерусалимский Поэтический Альманах | |
|
|
|
|
АНАТОЛИЙ ДОБРОВИЧ
ПРЕДЧУВСТВИЕ ОСЕНИ
* * *
Ни башенки, ни купола, ни фриза,
ни колоннады: стадо плоских крыш.
Ни выдумки, ни взлета, ни каприза -
прекрасному показываем шиш.
Как веруешь, тревожный иудей?
За звон, за воздух - что даешь, меняла?
Дома - изображения людей.
В устройстве крыш - потребность идеала.
Однажды, заколачивая грош,
отделывая вещь обдуманно и сухо,
явленье стиля как явленье духа
с неотвратимым трепетом поймешь.
В ГАЛИЛЕЕ
Якову Шехтеру
Галилейские библейские горы.
Аисты над гробом Деборы.
Тихо. Обрывисто. Шелестят
листья ли, перья ли аистят.
Мелочь на карте. Но здесь пространство
вдруг выстреливает из ранца -
и ты качаешься отрешенно
над неизвестным видом Хермона.
Собран петлями серпантин
для открывания новых картин.
И так же - петлями - собраны даты.
Спросишь: "Где ты? - звучит: "Когда ты?"
Теплой коркой черного хлебца -
хрусткий говор здешнего плебса.
Я, господа, чужак, но и вы -
первые всходы травы.
Недостижим, хоть на карте помечен,
колодец веры и древней речи.
И от бессилия хочется крепко
бить кулаками о землю предка.
Боль не поможет. Бог не простит.
Камешек дрогнет, аист взлетит.
* * *
Думы мои, думы,
Лыхо мэни з вамы...
Т.Г. Шевченко
Мыслям, небо пересекшим, оказалось негде сесть.
До блаженного зимовья им уже не дотянуть.
Я бы проклял ваши ружья, ваших псов и вашу спесь,
только что с вас взять, убийцы, - в этом ваша суть.
Есть земля, где похоронят, где услышат - нет земли.
Сядьте, птицы, вот ладони, на которых вы росли.
Как проснулись, так усните; невеселый, но итог.
Лишь под выстрел не вспорхните, на свинца глоток.
* * *
Предчувствие осени. Как я хочу,
чтобы здесь - не в Кусково: в Хадере, вот именно,
предчувствие осени снова нахлынуло
и в дальнем углу колыхнуло свечу.
Пойдем на веранду, где солнце в лицо,
и летнюю пыль из сознания вытрясем.
По птицам, цветам и желтеющим цитрусам
поймем, что под нами пошло колесо.
Что катится жизнь - под откос или нет -
неважно: хватило бы духа и воздуха
для глупой улыбки, для детского возгласа,
для зоркого счета осенних примет.
* * *
Ерушалаима кладбищенская строгость
и костный прах в составе плит.
Вот Божий град: ни потрясать, ни трогать
не думает, и трусить не велит.
Нигде не ощущаешь резче
отцовскую неласковость Творца,
первичность мысли, первозданность речи,
обыденность конца.
Но я люблю прохладу горных рощ,
светящийся бугристый камень.
И древних букв естественная мощь
мне родственней церковных вертикалей.
Я чувствую, что высота бездонна.
И как на фреске голый Вакх,
мне чуть смешны Младенец и Мадонна -
с коронами на головах.
* * *
ТРИПТИХ РИТЕ ЛЕВИНОЙ, ХУДОЖНИЦЕ
1
Удары крыльев
оставят в воздухе след.
В воде останется след ударов хвоста.
Сжимают цвет
и как дыню, вскрывают свет
удары кисти о твердую ткань холста.
Для страстной жизни любая среда вязка:
споткнешься о дождь и луч лицо рассечет.
То звонкий гул,
то лиственный шум мазка,
то нервно пульсирующие поля пустот.
С тяжелых пальцев засохшую краску счисть:
в пространстве рамки,
ворочаясь и звуча,
живет, как буква, гибкая, хищная кисть
ваятеля, живописца и скрипача.
2
В этой душной раскрашенной бане
мы нуждаемся в акварелисте.
Тель-Авив. Языком и губами:
Тель-Авив. Два касания кисти.
Но свирепая тяга к творению!
Но цветная воздушная масса!
Вынуждается
стать акварелью
клочковатое грубое масло.
И прохлады Марке или Брака
наплывают с угрозою взрыва
на бетонную скуку Бней-Брака,
на асфальтовый зной Тель-Авива.
3
А впереди Ерусалим:
обвал - уступами и разом -
отвесных плит, жилых ячей,
слепящих сот, садов, лучей,
и взгляд, взмывая из долин,
бежит скачками по террасам.
Обвалом вниз - и взрывом вверх
нагорный Град висит в пространстве,
где в самом белом дремлет беж,
где желтый - синего рубеж,
где в самом сером - жар и сверк,
и вне паренья нет баланса.
Плескало море по пескам,
сквозь дождь кричали краски лета.
А впереди - Ерусалим,
как обморок неодолим.
Там больше места нет мазкам.
Там лишь снопы из цвета, света.